Мистические тайны Гурджиева. Часть девятая: Второе мистическое путешествие Гурджиева к трону Чингисхана

24 января 2018
1
3312
— Да, уничтожить,— согласился я, и тёмный вал горячей ненависти накрыл меня.— План мой таков: двое или трое и с ними проводник отведут лошадей примерно за версту отсюда, так чтобы мы видели бивуак. Там надо стреножить лошадей, как всегда, задать им корм, а когда стемнеет, разжечь два костра и под покровом ночи вернуться сюда. С лошадьми останется проводник, он же будет поддерживать в кострах огонь.— Для старика я перевёл это на китайский язык.— Ты понял?

— Да, хозяин, я всё сделаю.

— Теперь смотрите: тропа выходит из-под скалы, из замкнутого пространства. Тех, кто идёт за нами, мы должны пропустить немного вперёд — важно, чтобы они все вышли из-под скалы. Если начать бой под скалой, часть преследователей, а мы не знаем, сколько их, успеет скрыться. Поэтому вот здесь, где мы стоим, мы и устроим засаду...

— Очень хорошее место для окружения! — воскликнул Давид.

И по лицам остальных бойцов я видел: им нравится предстоящее, они жаждут боя и крови врагов — это их и ремесло, и услада...

— Но в том, что всё будет так, как мы предполагаем,— продолжал я,— надо убедиться.

— Каким образом? — спросил кто-то.

— Самым простым. Ночью к нашему лагерю опять придёт разведка. Убеждён, у каждой такой ночной разведки одна задача — узнать, где мы остановились на ночлег. На нас никогда не нападут ночью — мы должны кого-то привести к цели. И вот, выйдя из-под скалы, те, кто в разведке, увидят впереди два костра. Всё! Разведчики вернутся в свой лагерь. Нам надо убедиться в том, что разведка была. Поэтому сейчас мы организуем засаду. Ужин будет холодным — обойдёмся без костра, спать, скорее всего, не придётся...

— Не впервой! — перебил кто-то.

— Давид! Всем спешиться! Поспешим! Видите, уже темнеет.

Через час, когда густые сумерки поглотили окрестности, всё было готово. Далеко впереди яркими точками светились костры, иногда оттуда долетало приглушённое ржание лошадей. Вокруг небольшого пространства, которое пересекала тропа, выныривавшая из-под скалы, залегла невидимая засада из восьми человек, и скоро к ним примкнули двое бойцов, вернувшихся из «лагеря», где полыхали костры.

Мы притаились за камнями и в кустарнике. Я оценил «джигитов», отобранных в отряд «Тем, который...»,— они были профессионалами: ни единый звук не нарушил тишину.

Прошёл час, другой... Я лежал под высоким камнем, чем-то отдалённо напоминавшим могильную плиту на мусульманском кладбище, всматривался в черноту ночи, и взгляд невольно застывал на двух ярких пятнах впереди — костры исправно горели. Вдруг послышались невнятные шорохи и тут же — шаги. Фыркнула лошадь, и всё стихло. Нас и преследователей разделяло не больше пяти сажен. Я знал: все мои бойцы впились взглядом в темноту, до предела напрягая слух. Явственно прозвучал звук: на землю спрыгнул человек. Второй звук — такой же.

«Они спешились. Их двое».

— Вон костры,— тихо сказал один из них по-немецки.

— Да,— откликнулся другой.

— Всё, возвращаемся. Они двинутся дальше, как всегда, на рассвете...

Этот голос звучал совсем тихо, но я узнал его! Нет, не может быть! Слуховая галлюцинация.

— ...Мы с первыми лучами должны быть здесь, чтобы увидеть, как они тронутся в путь.

— Да, командир.

Всё стихло. Невнятные шорохи. Звук осторожных шагов, постепенно их заглушила тишина. «Нет! Это невозможно!..— Сердце моё грохотало в груди.— Неужели?..— Я усилием воли остановил поток мыслей.— Нервы. Перенапряжение... Прочь, прочь...» Я знал, что мои спутники ждут, что я скажу.

— Это немцы.— Мой голос звучал спокойно и твёрдо.— Во всяком случае, те двое, что были в разведке,— немцы. И завтра на рассвете... Сегодня на рассвете весь их отряд будет здесь.

— И его надо уничтожить! — прозвучал в темноте рядом со мной голос Давида Цхарели.

— Да, уничтожить! — сказал я.

— Георгий! — В голосе Давида Цхарели появился металл.— Прости, ты не боец. Позволь мне руководить боем!

— Хорошо, Давид. Поручаю тебе уничтожить врагов!

Вулкан ненависти, злобы, гнева кипел во мне. Если командир у них мне знаком, я сам, сам посчитаюсь с ним!..

— Стрелять только по моей команде,— услышал я голос Давида Цхарели.

И до рассвета всё замерло... Рассвет рождался над горами медленно, постепенно. Сначала из тьмы проявились ближайшие камни, кусты, потом на зарозовевшем небе проступили контуры высоких вершин, потом в первых лучах невидимого солнца на вершинах заблестел снег, и свет разлился по долине, стало видно, что меж каменных глыб и кустов бродят рваные невесомые призраки — лёгкий туман. Наконец краешек солнца показался из-за горной гряды...

И в этот момент из-под скалы на тропе появился первый всадник. Он сразу попал в прозрачное облако тумана, и разглядеть его было невозможно. Несколько мгновений он стоял со своей лошадью как застывшее изваяние, всматриваясь в луговину, простершуюся перед ним. Потом негромко свистнул. Один за другим из-под скалы начали появляться и другие всадники. Я считал их ( как наверняка и все мои бойцы ): «...четвёртый, пятый, шестой, седьмой...» Мне показалось, что сердце моё останавливается,— седьмым был Артур Кралайн. Ночью, услышав разговор разведчиков, я не ошибся. Всадники, их оказалось одиннадцать, окружили Артура Кралайна. Да, он явно был командиром в отряде, шедшем за нами. На этот раз шум, поднятый лошадьми — они топтались, фыркали, шумно обнюхивали друг друга,— не позволил расслышать слов. Говорил что-то Артур Кралайн. Прошедшие пять лет не изменили его, он по-прежнему был красив, только, пожалуй, стали резче, выразительнее черты лица, и отпечаток злой воли лежал на нём. Он махнул рукой в сторону наших костров. И отряд медленно, осторожно двинулся вперёд, постепенно выстраиваясь в цепочку. Лошадь Артура Кралайна шла четвёртой. Через несколько мгновений все одиннадцать всадников оказались в нашем окружении.

— Стреляй! — разорвал тишину яростный, победный вопль Давида Цхарели.

Со всех сторон загремели выстрелы. В секунду пороховой дым скрыл от меня происходящее. Я только слышал ржание лошадей.

А дальше...

…И сейчас у меня нет слов описать происшедшее. Вернее, нет понимания, объяснения: как всё это произошло? Как могло произойти?

Рядом, кипела схватка, побоище: я слышал выстрелы, стоны, проклятия, ржание лошадей, страшные звуки рукопашной. Но всё это я только слышал, как некий фон. А видел я лишь одного человека — Артура Кралайна, успевшего спрыгнуть с лошади. А он видел меня.

Не знаю, есть ли «упоение боем». Если это ненависть, ослепляющая ярость, жажда разорвать врага на куски и испытать от этого наслаждение, то я испытал подобное «упоение ». И убеждён — те же чувства ( если это чувства... ) испытал Артур Кралайн.

Мы видели друг друга и с нечеловеческими воплями ( и сейчас они у меня в ушах ) бросились навстречу... смерти? — не знаю. Одно определённо: я был убеждён, что сейчас, немедленно убью его... Боже! Как я жаждал убить его!
И ещё одна странность.

Сближаясь, мы стреляли друг в друга из револьверов, но ни одна пуля, ни моя, ни его, не достигла цели. С материалистической точки зрения и опираясь на земные законы физики, этому нет объяснения. Но сегодня-то я знаю, КТО развёл наши пули в стороны. Я успел выхватить кинжал, и мы сцепились. Думаю, мои удары кинжалом если и достигали цели, то лишь отчасти: я не мог попасть, хотя всеми силами стремился к этому, ни в сердце Артуру Кралайну, ни в шею и в то же время видел, что мой ненавистный враг уже истекает кровью. Он сумел выбить из моей руки кинжал — или вырвать, не знаю... Наверно, я был сильнее Артура Кралайна, но он оказался вёртким, быстрым, гибким, ускользающим. Было мгновение, когда меня ошеломила сладострастная ухмылка, застывшая на его окровавленном лице, он испытывал наслаждение от нашего смертельного поединка. Катаясь по земле, вскакивая, снова бросаясь друг на друга, нанося удары, мы оба что-то кричали. Проклятья, угрозы? Грязные ругательства? Не помню...

Не знаю, сколько продолжалась эта схватка. Я уже не слышал звуков боя, а может быть, они не доходили до моего сознания. И вдруг я обнаружил, что мы на самом краю пропасти. «Я сброшу его!» — победно прозвучало во мне. Я сумел это сделать, когда Артур Кралайн собрался в очередной раз кинуться на меня. Мы только что поднялись с земли и чуть-чуть разошлись в стороны. В руке у Артура Кралайна я увидел острый камень. Артур Кралайн рванулся вперёд, я быстро нагнулся, повернувшись боком, поймал Артура Кралайна на спину и, стремительно крутанувшись, резко поднялся, рывком, всем телом сбрасывая с себя врага, который, задев край обрыва, обрушив несколько камней, полетел вниз, в пропасть.

— А-а-а!..— разорвал мои перепонки нечеловеческий крик и резко оборвался.

Ноги мои подкосились. Я рухнул на землю, полный ликования: «Я убил его!..» Не хватало воздуха. Повернувшись на бок, я выплюнул изо рта кровавый сгусток и прислушался. Полная тишина. Рядом — протяни руку и достанешь — на плоском камне, приподнявшись на передние лапки, замерла большая зелёная ящерица и с любопытством смотрела на меня крупными чёрными бусинками своих наивных глаз.

«Немного отдохнуть»,— сказал я себе и, перевернувшись на спину, увидел в небе стаю крупных птиц, круживших надо мной. «Стервятники»,— понял я. Птицы, описывая плавные круги, медленно снижались. «Они меня считают трупом»,— ужаснулся я и резко поднялся. Меня качнуло, потемнело в глазах, но я успел увидеть, как страшные чёрные птицы резво взмыли вверх.

Я сделал несколько шагов от края пропасти и, потрясённый, остановился: чудовищная картина предстала предо мной. На небольшом пятачке, который мы выбрали для засады, лежали трупы моих бойцов и тех, кто шёл по нашему следу ( теперь, восстанавливая в памяти увиденное тогда, могу сказать: это были молодые европейцы ). Раненых не оказалось — все были мёртвы. Об этом можно судить по противоестественным позам и по лицам — на них снизошли покой и умиротворение. На шеях нескольких мертвецов я увидел явные следы удавки, и это нисколько не удивило меня: их умертвили, когда они получили раны, и я знал наверняка, КТО довершил дело смерти. «Значит,— подумал я,— «им» так надо: чтобы все были мёртвы, кроме меня».

Но самым страшным и ужасным было другое: в моей душе, в моём сознании не было ни капли жалости к погибшим или сожаления. Меня до краёв переполняли ликование и какой-то клокочущий восторг: «Я убил его! Я убил его!..»

Где-то далеко в кустарнике, у подножия горной гряды, жалобно заржала лошадь. Ей ответила другая. «Туда убежали их лошади»,— понял я. Но мне это было безразлично. И тут я увидел своего «финансиста». Давид лежал на спине. Аккуратный след на белой рубашке походил на красную звёздочку: от крохотной круглой дырочки расходились в стороны красные лучи. Пуля попала прямо в сердце. Оказывается, у Давида были голубые глаза, их застывший удивлённый взгляд устремился в небо. Давид лежал раскинув руки, его куртка расстегнулась, к поясу была прикреплена кожаная сумка, с которой он никогда не расставался,— в ней хранились наши финансы. Я легко отстегнул сумку и укрепил её у себя на поясе. Я не испытал никаких чувств, мне был безразличен Давид Цхарели, моя пятилетняя тень. Пристегивая сумку с деньгами, я продолжал твердить про себя: «Я убил его! Убил, убил...»

Хотелось пить, саднило лицо, был разбит левый локоть, и я с трудом мог двигать рукой. Но надо было... Что? Идти дальше, к цели. Мне показалось, что за подкладкой моей походной куртки шевельнулась карта, как бы напоминая о себе.

Сначала я машинально сделал несколько шагов в том направлении, где поздно вечером и ночью горели наши костры. На каждый шаг истёрзанное тело отвечало вспышкой нестерпимой боли. Но я шёл, шёл, постепенно превращаясь в шагающий механизм. Мне было хорошо знакомо это состояние.

У двух кострищ, между камней никого не было. «Старик погонщик, видимо, бежал вместе с нашими лошадьми,— подумал я,— когда услышал выстрелы. А может быть, ещё раньше». Я решил вернуться к скале и поискать лошадей из отряда Артура Кралайна, но тут увидел ослика проводника, который мирно пощипывал траву среди камней. Через его спину у сёдла была перекинута поклажа старика: мешок, очевидно, с провизией, и бурдюк с водой. Я с жадностью напился, хотя вода была тепловатой и пахла какими-то горными травами ( и сейчас ощущаю во рту этот привкус... ). Я осмотрелся. Отчётливо различалась тропа, она петляла между камней и кустарников, терялась вдали. Там, в перспективе, под небольшим углом к востоку вздымалась горная гряда, и с того места, откуда я смотрел вперёд, казалось, что в высокие горы упирается — или, вернее, должна упираться — тропа.

Я взгромоздился на ослика, взял в руки повод, а безропотное животное как будто этого и ждало: ослик повернул голову, взглянул на меня умным глазом, тёмным и влажным, и проворно засеменил ножками, казавшимися очень тонкими, и я, помню, подумал, что они могут переломиться под моей тяжестью. Ничуть не бывало! Ослик бежал с удовольствием, привычно. «Надо — значит, надо»,— говорил весь его вид. И я опять превратился в двигающуюся машину: «Вперёд, вперёд!» Только у этой машины теперь был мотор — мой ослик.

Палило солнце, стало жарко; я истекал потом, избитое тело ныло ровно и тупо, меня начало клонить в сон, временами казалось, что я стремительно падаю в бездонную темноту, а вокруг клубятся какие-то сущности, которых я не вижу, но ощущаю их холод, и ужас сжимал моё сердце. Я открывал глаза — голова ослика передо мной, с вздрагивавшими при каждом шаге ушами, бодрый цокот копыт по тропе, солнце жжёт невыносимо... И я опять незаметно погрузился в свой тяжкий сон.

Проснулся я оттого, что ослик резко остановился и я ткнулся в его шею и чуть не упал. Ослик неподвижно стоял у ручья и шумно пил воду. «Ручей! — подумал я, даже не пытаясь глянуть кругом.— Какое счастье!»

Я кулем свалился на землю, подполз к ручью, опустил голову в воду — она была холодной, ключевой. И, вымыв лицо, голову, руки, я пил, пил, пил... Рядом со мной ослик чуткими мягкими губами тоже всё пил и пил воду. И мы с ним были братьями. Я чувствовал: вода возвращает мне силы и светлеет, проясняется голова. Я поднялся на ноги.

Солнце уже клонилось к западному хребту, приближался вечер. И тут я увидел: тропа, упёршись в ручей, дальше не продолжается, вернее, за ручьём в беспорядке нагромоздились камни, а что за ними?..

С колотящимся сердцем я перешёл ручей, начал пробираться среди камней — и оказался на небольшой поляне, от которой расходились в стороны несколько троп, четыре или пять. Меня это уже не интересовало: у истока самой неприметной тропы на утоптанной земле чётко были начертаны цифра V и стрелка, указывающая путь. «Иди по этой тропе».

А дальше...

Ослик резво бежал по тропе. Время отсутствовало. Иногда я поглядывал на солнце, и мне казалось, что оно замерло над горным хребтом, прекратив своё движение по небосклону. По сторонам я не смотрел — передо мной была тропа, которая вела меня к цели. И всё. Всё! Больше я ни о чём не хотел думать. Кроме того, на меня навалилось — внезапно, одно тяжкое воспоминание, которое я всегда гнал от себя: в нём было нечто от помешательства, затмения разума.

...Всё это происходило в Куоккала, на «конспиративной даче», 12 мая 1901 года, когда я покидал дом генеральши Миллер. У экипажа я на прощание поцеловал Анне Карловне руку. Мадам перекрестила меня:

— Храни вас Бог, Арсений Николаевич!

Я сел рядом с Глебом Бокием. «Тот, который...» расположился напротив нас. Экипаж тронулся. Я забеспокоился и наконец сказал:

— Остановитесь! Ведь мы забыли Крота!

Коба коротко хохотнул. Бокий посмотрел на меня с недоумением и страхом, когда я тихо спросил:

— Но ведь с вами приехал Викентий Павлович! Захаревский... Крот...

— Да что с тобой? — искренне удивился «маленький» партийный вождь ( большим уже был Джугашвили, как бы Глеб ни сопротивлялся ).— Мы приехали вдвоём с Иосифом. Чего ты плетёшь?

— Переутомился от чтения книг,— сказал Иосиф, но голос его был напряжённым.

— Крот был с вами! — заорал я.

Информация