Мистические тайны Гурджиева. Часть пятая: Гурджиев и Императорское Географическое Общество

18 декабря 2017
0
4023
Однако начались обыски на квартире, вызовы в ЧК: «На нужды революции сдайте добровольно всё припрятанное золото и драгоценности». Наконец, последовал в августе 1919 года первый арест: Пётр Александрович был доставлен молодцами в чёрной коже в тюрьму на Шпалерной...

В архиве ЧК сохранился весьма красноречивый документ ( любопытствующие и сейчас могут получить его в Санкт-Петербурге, на Литейном, 4 ). Вот он:

«Председателю ЧК тов. Медведь
Отделение 3-е, камера 21
Шпалерная улица, дом № 25
Петра Александровича Бадмаева,
врача тибето-монгольской медицины,
кандидата Петроградского университета,
окончившего Медико-хирургической
академии курс, старика 109 лет

ЗАЯВЛЕНИЕ

Я по своей профессии интернационал. Я лечил лиц всех наций, всех классов и лиц крайних партий — террористов и монархистов. До момента последнего моего ареста у меня лечились матросы, красноармейцы, комиссары, а также все классы населения Петербурга.
Сын мой, как командир конной разведки Красной Армии, будучи на разведке за Глазовом, был ранен осколками бомб белогвардейцев в левую руку выше локтя, и убита была под ним лошадь. Поправившись от ран, сын вновь вернулся в свою часть и участвовал при взятии красными войсками гор. Перми, и за отличие сын мой был награжден. Я же, отец его, 109 лет старик, потому только, что имею большое имя, популярное в народе, сижу в заключении без всякой вины и причины уже два месяца. Я могу Вам сказать, тов. Медведь, что члены Вашей ЧК, допрашивавшие меня, если сложить года четырёх их всех, то и в этом случае сложенные годы окажутся менее, чем мои 109 лет. Я всю жизнь свою трудился не менее 14 часов в сутки в продолжение 90 лет исключительно для блага всего человечества и для оказания им помощи в тяжких заболеваниях и страданиях.
Неужели в Вашем уме, Вашей совести не промелькнула мысль, что гр. Бадмаев, какое бы громкое и популярное имя ни имел бы, не может повредить Вашему коммунистическому строю, тем более он активной агитаторской политикой никогда не занимался и теперь не занимается.
Мой ум, мои чувства и мои мысли не озлоблены против существующего ныне строя, несмотря на то что я окончательно разорён, ограблен, обо всём этом хорошо знает военный комиссар, который посылал следователя для установления такового факта, и, несмотря на всё это, я арестованный сижу совершенно безвинно.
На основании вышеизложенного во имя коммунистической справедливости прошу Вас освободить меня и вернуть к моей трудовой жизни.
Пётр Бадмаев
1919 года, 10 августа»

То, что Бадмаев «старик 109 лет», не соотносится с другими датами. Даже Елизавета Фёдоровна не знала точно, когда он родился. Не случайно на его могиле указан лишь год смерти. А дата рождения П. А. Бадмаева была установлена лишь в конце 80-х гг. ХХ столетия.

На этом заявлении стоит резолюция от 12 августа ( «разобрались» и отблагодарили ): «Отправить в Чесменскую богадельню».

Это был временный концентрационный лагерь, который большевики организовали в разграбленном монастыре; он находился на другом конце Петрограда, в пяти километрах от Нарвских ворот. В первые же дни нового заключения у Бадмаева произошел конфликт с комендантом Чесменского лагеря: за то, что этот человек, облечённый полной и бесконтрольной властью над заключёнными, посмел обратиться к Петру Александровичу грубо и на «ты», тибетский доктор закатил советскому хаму пощёчину. Немедленно последовало наказание: двое суток в карцере. Это был каменный мешок, в котором наказанный мог только стоять по щиколотку в ледяной воде. Богатырский организм Петра Александровича не выдержал: он заболел брюшным тифом — эта страшная болезнь свирепствовала в концлагере. Бадмаева перевели в тюремный лазарет. Его жена, Елизавета Фёдоровна, добилась разрешения на свидания и вместе с дочерью Аидой через день появилась в тифозной палате: она свято верила в тибетскую медицину, одно из положений которой гласит, что человек со здоровыми душой и телом не подвержен никаким инфекциям. Пётр Александрович медленно поправлялся. Свидания запретили, но оставалось «право» на передачи и записки. Архив сохранил пять записок Елизаветы Фёдоровны к мужу и одну доктора Бадмаева. Как эти записки характеризуют и время, «зарю коммунистической эры» в России, и тех, кто писал их!..
Вот четыре из этих документов:

«Дорогой мой, так как ты поправляешься, то я на радостях посылаю тебе 3 яичка, 1/2 фунта сахара и 5 булочек. Спасибо, спасибо тебе, что ты поправляешься. Моё настроение стало лучше, а то мучилась я очень, что ты больной, один там без меня.
Посылаю суп из телятины, фунт мяса.
Целуем, целуем я и Аида.
Твоя Елизавета.
Пятница 1920».

«Дорогая Елизавета Фёдоровна.

Сегодня не приходите. Сообщу, когда нужно. Вчера Ольга Фёдоровна ( родная сестра Елизаветы Фёдоровны ) была ( далее несколько слов неясно, почерк сильно отличается от прежнего ). Я давно был прав... ( неразборчиво ). Вчера поздно был допрос. Сегодня рано ( неразборчиво ). Не нужно быть неблагодарным. Ты знаешь, что я тебя люблю и Аиду ужасно и никому в обиду не дам.
Твой тебя любящий П. Бадмаев»

«Дорогой друг! Христос Воскрес. Целуем, поздравляем. Просим Бога о здоровии, остальное знаю, что всё будет. Сегодня мало посылаю: жареное мясо и крупу.
Ваша Е. Ф.
13 апреля 1920»

«Дорогой Пётр Александрович!
Сейчас я опять из Удельной, позвонила Марии Тимофеевне Ивановой, она думала, что Вы уже дома. Сам Иванов читал бумагу, подписанную Председателем Всероссийской ЧК Калининым ( ошибка. Речь идёт о ВЦИКе, председателем которого был Калинин ), об освобождении Вашем. Сегодня или завтра Вам должны объявить обязательно.
Вчера ужасно небрежно послала Вам передачу, забыла вложить платки и «хадак» ( шёлковый шарф ), сегодня посылаю их. Посылаю кусочек масла и кусочек мяса и жду Вас и целую.
Грею комнату.
Елизавета»

Во время последнего свидания в тюремной больнице Пётр Александрович тайком передал жене письмо к Ленину, которое Елизавета Фёдоровна отправила в Москву. Письмо это не сохранилось, но, возможно, возымело действие: через некоторое время доктора Бадмаева освободили.

Именно тогда появилась возможность круто изменить жизнь и свою, и близких: посол Японии предложил «господину Бадмаеву» принять японское подданство и гарантировал ему беспрепятственный выезд в Страну восходящего солнца. Пётр Александрович отказался: удел России — его удел.

Здоровье его между тем было окончательно подорвано. Бадмаев сам поставил себе диагноз: быстро прогрессирующий рак. Наш бренный мир доктор Бадмаев покидал в полном сознании, окружённый родными и друзьями. Он продиктовал краткое завещание, в котором главным было — забота о том, чтобы дело тибетской медицины в России продолжили его дети и внуки. Умирая, он взял с жены слово, что и в день его смерти она не пропустит приём больных в его кабинете на Литейном, 16. Елизавета Фёдоровна выполнила этот завет...

Похоронили Петра Александровича Бадмаева — выдающегося врача, политического деятеля, державника, монархиста, никогда не скрывающего своих взглядов и убеждений, талантливого предпринимателя и коммерсанта,— 1 августа 1920 года на Шуваловском кладбище.

Путь к последнему — земному — успокоению лежал через Поклонную гору. Телегу с гробом, покрытым еловыми ветками, извозчик остановил у белокаменного дома с восточной башенкой. За открытыми окнами слышались громкие голоса новых хозяев — «барское имение» занимала теперь милицейская часть.

Ещё долгие годы, вплоть до Великой Отечественной войны, на могиле Петра Александровича можно было увидеть живые цветы — те, кому он продлил жизнь, не забывали его. А когда на Поклонной горе трамвай останавливался недалеко от дома с башенкой, звучал голос кондуктора: «Дача Бадмаева»!

Какая типично русская судьба!
Нет, не умеют в нашем сиротском отечестве ценить своих великих сынов. Ни при жизни, ни после их смерти.

Далее в дневнике Георгия Ивановича Гурджиева говорится: «— ...Что же, Арсений Николаевич.— Господин Бадмаев положил перед собой на стол три листка, на которых были изложены научно-документальные обоснования подлинности существования трона Чингисхана.— Интересно. Более того — захватывает. И я готов поддержать.

Мне показалось, что не только я слышу учащённый грохот своего сердца.

— Теперь взглянем на карту.— Пётр Александрович развернул листок, который я вручил ему, и довольно долго рассматривал его.— Сложный и даже опасный путь. Давайте-ка подойдем к моей карте.

Мы встали и проследовали к письменному столу.

— Значит, маршрут проходит таким образом...

Рука хозяина кабинета заскользила по карте, а я предпринимал неимоверные усилия, чтобы скрыть своё волнение: пальцы тибетского врача двигались совсем близко от тех городов и сёл Тибета, через которые нам предстояло пройти к башне номер пять, где находится вход, ведущий в подземелья Шамбалы, и под которой хранится трон Чингисхана: Нимцанг, Падзе, Санга, Нагчу, Пранг...

— Да, сложный, опасный путь,— повторил господин Бадмаев.— И здесь немалое значение имеет знание местных языков. Как у вас...

— Я выучил два тибетских и монгольский,— перебил я,— сейчас занимаюсь китайским. Владею тюркским и, правда в меньшей степени, таджикским и киргизским.

— Браво! — Пётр Александрович смотрел на меня с удивлением и явно одобрительно.— Вы не будете возражать, если мы на упомянутых вами языках, прежде всего на тибетских и монгольском, немного поговорим?

— Извольте, господин Бадмаев.

Экзамен, занявший не более получаса, прошёл для меня вполне успешно. Не скрою: было ощущение, что я тибетскими языками владею, может быть, даже лучше экзаменатора. И, похоже, Пётр Александрович тоже почувствовал это и сказал:

— Замечательно! И вы уж меня не браните...

За что — было непонятно, но я уточнять не стал.

— Что же, давайте обсудим.— Бадмаев вдруг о чём-то глубоко задумался, стоя у карты и, мне показалось, пристально рассматривая её; пауза затянулась.— Да! — спохватился он.— Как известно, в ногах правды нет.
Мы вернулись в свои кресла.

— Что же, Арсений Николаевич... Вы, очевидно, прикидывали расходы на предстоящую экспедицию, у вас есть хотя бы предварительная смета и можете ли вы мне назвать конечную, итоговую сумму?

— Да, могу! — Невероятно! Полное, абсолютно полное спокойствие пришло ко мне.— Это по нашим расчётам приблизительно сто пятьдесят тысяч рублей. А если с некоторой гарантией и страховкой — двести тысяч.

Пётр Александрович пристально смотрел на меня, и я видел, что названная сумма, по моим понятиям баснословная, наглая ( мы с «Тем, который...» заложили в неё, как мы считали, психологический расчёт: наш меценат будет удивлён и, может быть, даст половину, да и одна треть нас вполне бы устроила ), его нисколько не удивляет. Или — начинаю я понимать сейчас, когда пишу эти строки,- в тот момент господин Бадмаев думал совсем о другом.

И он сказал:

— Хорошо. Я профинансирую вашу экспедицию.

— То есть,— помимо моей воли вырвалось у меня,— вы даёте нам на экспедицию двести тысяч?

— Именно так.— Тень скользнула по лицу тибетского врача. Тень сомнения.— Но у меня два условия. Первое: с вашим отрядом отправятся два или три моих человека. Не подумайте, ради Бога, что с целью контроля за вашими действиями, расходами денежных средств и прочее. Ничуть! Они отправятся в Тибет со своими заданиями, и им легче будет их выполнить, находясь среди ваших людей и ничем не выделяясь — они рядовые участники экспедиции. Вы, Арсений Николаевич, на это согласны?

— Разумеется! А второе условие?

— Оно — следствие первого. Для вас у меня тоже будет задание. Ваш маршрут проходит по тем краям, где расположено около двух десятков буддийских монастырей. Вы получите их точный список. Я передам вам запечатанные письма настоятелям этих храмов. Ваша задача будет заключаться только в одном: передать эти письма лично каждому настоятелю. Все имена вы тоже получите.

— А разве эти письма не могут передать ваши люди, которые будут в отряде? — спросил я.

— Не могут. Они — буряты или монголы. Письма должен вручить европеец. Ещё точнее — русский, подданный российского императора. Итак... Ваш ответ, Арсений Николаевич?

— Я согласен, господин Бадмаев».

Продолжение следует…

Дневник очень внимательно листал член русского географического общества ( РГО ) города Армавира Фролов Сергей
Информация